Немного о детстве

ЕЩЕ НЕ МНОГО О ДЕТСТВЕ

Ах боже! Сегодня я так редко вспоминаю ушедшее и так дорогое в моих воспоминаниях детство, проведенное у, на первый взгляд, такого неприветливого, берега Колымы, там, где заканчивается материк и начинается бескрайняя необозримая ледовая пустыня. А редко потому, что теперь, с годами, появляются все новые заботы, новые дела по занятости, обустройству себя и своих домочадцев в бесконечном хаосе и сиюминутных неожиданностях наших будней.
Отмеряю пройденное время, строю планы, даже иногда зная, что они несбыточны. Но ведь и от этого мы получаем удовольствие, торопясь к своим вечным миражам, тем самым преодолевая видимые и невидимые барьеры, закаляя себя и обжигаясь от очевидных ошибок. Поздравляем друг друга с днями рождения, юбилеями, любым, даже незначительным, незаметно нахлынувшим маленьким счастьем без особого повода.
Что ж, попадаем и в темные полосы невезений.
Видимо, так и должно быть. И разве при этом возможно находить время, чтобы отбросить весь груз от бесконечной суеты, нависший над тобой? Оказывается, - да. Что-то меня кольнуло, осветило забытые уголки моей памяти.
И вот сегодня, после обычного выходного дня, уносящего с собой праздную суету, на закате солнца, я оказался в своем мягком домашнем уютном кресле и вспомнил… вспомнил себя в свои десять лет. Свой дом, пепел от которого сейчас растворился, гонимый ветром, среди кустов шикши, ягеля и брусники.

Я ПРОЛЕТАЛ НАД ЧЕРНОТОЮ

Мой поднимался дом все выше,
Все лучше становилось в нем.
Грубели руки от работы.
Но все истлело под огнем.

Горел внизу большой поселок.
Все продолжал палить дома
Двуногий без души волчонок
А в них царила пустота…

Рвалось все выше пламя в ночи
И зарево издалека
Довольно долго освещало
В округе снег и облака.

Я пролетал над чернотою.
Переполняла грудь тоска.
Здесь ни на годы жизнь застыла…
Остановилась на века.

Но, десятки лет назад, сначала, здесь стояла пятиэтажка с комнатой в девять квадратных метров на нас пятерых человек и с общим коридором и с еще пятью семьями в секции, рассованными колымской автобазой по таким же норам, как и у нас. Разноцветные кошки в вонючем подъезде. А кому не нравилось, - иди строй на морозе себе барак!
Потом родилась сестричка Оля и нам наконец, как семье многодетной, выделили новое жилье. Это была уже трехкомнатная квартира на втором этаже двухэтажного деревянного дома, совсем недалеко от берега Колымы. И в ней даже находилась настоящая чугунная ванна. Сразу после переезда я в нее шмыгнул первый и за мной в очередь мои братишки. Но им пришлось довольно долго ждать меня, когда я в теплой воде в этом, созданным рукой человека, небольшом озере, наконец, от барахтаюсь.
Зима, метет снег, сильный мороз, на улице конец декабря. На производстве у родителей начинают выдавать к празднику долгожданные подарки. Нас теперь четверо детей. Сразу восемь упаковок с лучшими шоколадными конфетами, с мандаринами, и потом, этого всего так много! Несем и со школы, из садика, из местного клуба «Портовик» после утренника. И вот все это мы дружно начинаем уничтожать. Поздно ночью, ближе к Новому году, приходит пьяный отец. Встречал праздник с друзьями. Начинает кормить меня мандаринами. При этом в руки мне их не дает. Забивает ими мой рот. Я уже их не хочу. Но боюсь не есть. Он теперь весь не такой, как раньше, ведь я его даже выпившим ни разу не видел. А тут… Все притихли от его крика. Наконец, он засыпает прямо на холодном полу. А моя маленькая сестренка из своей люльки его рассматривает. Ей все так интересно. И тут она вдруг выпадает, подобно птенцу из гнезда. Но к счастью оказывается невредимая внизу, в картонном ящике с газетами. В эту ночь к моему родителю никто так и не решается подойти. А утром он охает и жалуется на простуду. И это уже мой милый и родной папа.
Проходят праздники, начинается третья четверть. Непогода уже который день сковывает жизнь поселка. Учебу в школе среди младших учащихся отменяют. Об этом было заранее объявлено по местному радио. Но я не знал и тащусь со своим ранцем. Пустой класс!
С какой же радостью я бегу обратно домой! Все взрослые на работе. Старший брат в школе. Сестра с младшим в садике. Я, у себя, в зале, выходящем большими окнами во двор. Здесь прохладно. Включаю телевизор «Березка». Сейчас должна быть сказка про Красную шапочку. Действительно. Только началась. Девочка поет в ней песню « А-А-А крокодилы бегемоты, А-А-А обезьяны носороги,
А-А-А и зеленый попугай,
А-А-А и зеленый попугай». Слушаю, как завороженный эту прекрасную мелодию, Слова просто чудо. Исполняет моя ровесница. Она мне нравится! Я почти влюблен! А после сказки сразу две серии фильма «Собака на сене». Лихо ирает Боярский, дерется на шпагах. Ревность, пылкие сцены для моего мальчишеского воображения, - это нечто! И я, укутавшись в теплое одеяло, подогнув под себя ноги, сидя на диване, так наслаждаюсь этой картиной.
По воскресеньям, перед хоккеем, просыпаюсь в девять часов, чтобы только посмотреть программу «Будильник», а потом «Ералаш».
Зима, - бесконечно долгая, когда-нибудь, даже в этих далеких местах, заканчивается. Потом весна, лето. Мама провожает отца на работу на золотые прииски в Билибино, в Мандриково. И наступает момент, что нам всем без него не на что становится жить. Хотя все вокруг выглядит самым обычным образом.
Я пытаюсь стрелять деньги у прохожих. Потом бегу на футбольное поле к школе и ставлю их на кон. Мы, пацаны, играем в битки. Кто перевернет первым монету куском свинца, та его. После этого за ним остается право очередного удара. А счастливчик, то есть первый, кто начнет переворачивать деньги, - тот, кто ближе всех бросил (метров, к примеру, с семи) эту самую битку к стопке мелочи. А перед игрой, чтобы остаться с выигрышем, необходимо подготовиться.
Из старых аккумуляторов достать свинцовые пластины. На огне, в кастрюле, их растопить и горящими разлить по формочкам, то есть, - по столовым ложкам. После чего битка готова, - можно начинать играть.
И мне довольно часто везло. Я приносил все деньги в дом. И отдавал. Это был честный выигрыш и он был мой.
А потом вернулся из прииска отец, (не исключаю, что он мог мыть золото на речке Ваче, о которой пел Высоцкий) и стал из сумки доставать зарплату. Ее было так много! Я не переставал удивляться, когда он выкладывал перед нами с мамой на стол свои заработанные деньги, рассованные заботливой рукой банковского работника по пачкам, с плотно облегающей полосой на каждой упаковке. Ночью же, когда я лежал в кровати, а родители думали, что уже сплю, они, счастливые, нежно, в забвении, все вспоминали своего ребенка, то бишь, меня, и мои наивные реплики от увиденного количества советских рублей.
На следующий день уже гонял по своему поселку на новеньком велосипеде «Орленок». Подрастая, уже имел настоящий мопед и в нем мы с ребятами конструировали самые неприхотливые новшества. Скоро на нем появились переводилки на баке, новые спортивные амортизаторы, глушитель, сигнал.
И вот, на нем, блестящем мопеде, я углубляюсь по грунтовой дороге за свой поселок. Слева, справа кочкарник, невысокие деревья. Вдруг моя техника глохнет. Я останавливаюсь подкачать бензин. Ставлю ее на подножку. И тут ко мне приближается, нет, - несется, кран с разбросанными в разные стороны лапами! На раздумье секунды! Я сигаю на обочину! Падаю! Больно. Подвернул ногу.
В это время машина своими раскиданными механизмами сносит на обочину мой новенький мопед. Там, где я только что стоял. И он, весь искореженный, лежит рядом со мной. Водитель останавливается метрах в пятидесяти. Я злой, с зажатыми кулачками, хромая, бегу к нему. В кабине тишина. Открываю дверь, - пьяный человек спит, облокотившись своей головой о баранку…
Довольно часто отец стриг меня наголо. Считал, что от этого станет потом хороший волос. Но для меня это было преимущество только в драке со сверстниками. Я мог потаскать противника за волосы, меня же тот нет.
Коллекционировал значки, марки. Ходил в авиамодельный и фото кружки. И до сих пор кое-что сохранилось. Но самое большое пристрастие имел к фотоснимкам самолетов. Я вырезал их из книг, из журналов, из газет. Это были спортивные модели, военные, пассажирские и они бесконечной вереницей попадали ко мне в альбом. Потом же все это беспощадно растворилось и не могу никак вспомнить куда. В то время я уже подумывал сам фотографировать самолеты у нас на аэродроме и мне родители купили долгожданный фотоаппарат «Зенит». Радости моей не было границ. Но очень скоро пришло ко мне от покупки той разочарование. Хоть он и был со знаком качества, но в нем оказался серьезный дефект, не срабатывала выдержка. Я был очень сильно огорчен и никак не мог с этим согласиться. Тогда я не знал, что его можно пойти и обменять на другой, что существуют гарантии и решил действовать по своему, Дерзко. Для этого, прихватив с собой злосчастный фотоаппарат, я отправился на рейсовом автобусе из маленького поселка Зеленый Мыс за шесть километров в немногим большее поселение Черский. Место высадки и был тот самый магазин, где моими родителями так недавно была приобретена обновка. Надо добавить, что в автобусе был приличный холод и мой фотик довольно сильно остыл. В магазине я решил подменить свою неисправную вещь на такую же, пока работница магазина будет занята с другими покупателями. И вот, в самый ответственный момент, тот аппарат, который продавщица мне дала посмотреть, я мгновенно заменил на свой холодный, который был спрятан у меня под шубой. Женщина вмиг догадалась, что теперь у нее в руках вовсе не тот оригинал. Попыталась меня задержать, но в этот самый момент ей это стало вовсе не под силу. Я вырвался из ее клещей и бежал с порванным воротником. Несся к выходу, потеряв свою шапку на ходу, а она, продавщица, словно передавленная поездом, кричала, указывая всем своей костлявой рукой на меня, на преступника.
Отбежав метров на триста я остановился перевести дыхание. Был жуткий холод. Мороз заворачивал уши в обратную сторону. Натянув свою шубу повыше решил отправиться в свой поселок напрямую, по сугробам, по тундре. На автобус садиться было нельзя, меня в нем найдут. По дороге идти тоже. То и дело по зимней трассе со стороны, пока брел по пояс в рыхлом снегу среди веток, видел, как милицейский уазик с мигалками гонял от поселка к поселку. Добрался, счастливый, с подмороженными пальцами и ушами. Дома, конечно, ни кому ни слова. И уже на следующий день фотографировал все, что видел.
Но в воскресенье, рано утром…
мне не довелось посмотреть, как всегда передачу «Будильник». К нам позвонили. На пороге стоял участковый. Попросил фотоаппарат. Проверил его серийный номер. И меня повезли. Все оказалось довольно просто. Наш фотограф в школе, из фотокружка, сообщил милиции, что у меня имеется такой фотоаппарат. Все стало очевидным. И только репутация отца выручила, как передовика производства. Ну и наверно то, что я не стоял на учете среди несовершеннолетних в милиции.
Рыбачил, охотился со взрослыми. Проводил время с друзьями, слоняясь по поселку. Однажды, вернувшись поздно из улицы в выходной, вбежал на кухню. За целый день, гуляя с пацанами, ничегошеньки не ел. Со зверским аппетитом стал все сметать со стола. И когда кто-то из родителей, по-моему, отец, спросил,
- Вкусно или нет? - то я ему с полным ртом от дикого удовольствия, не имея возможности сказать, показал свой душевный порыв на пальцах. Нужно же было как-то передать, что все хорошо! То есть большой палец выставить вверх, остальные сжать в кулаке. Я же вытянул вперед фигуру из трех пальцев, то есть фигу. Все случилось настолько быстро и неожиданно, что старший брат начал смеяться, а я почему-то заплакал.
Помню, как мы с ним по выходным делали мороженое. Для этого банка сгущенного молока перемешивалась с теплой водой, туда добавлялось сухое молоко и растопленное сливочное масло, сахар. Все тщательно размешивалось Содержимое в кастрюле подвешивалось за ручки через марлевую повязку за окно через форточку на пятидесятиградусный мороз. Позже, замерзшая масса кололась охотничьим ножом и получалось очень даже неплохое мороженое. Другого то не было. А вечерами мы с друзьями собирались в каком-нибудь подъезде или в люке теплотрассы, отогревались, наслаждаясь своими мальчишескими разговорами, и потом шли играть в постукалочку. На нитке, в пятнадцати сантиметрах от одного края, привязывались, например, камешек или гаечка и, здесь же, короткий конец от нее прикреплялся к раме, рядом со стеклом, по которому грузик будет стучать, а другой, длинный, мы растягивали метров на тридцать и начинали, укрывшись за что-нибудь, за него дергать. Очень быстро хозяину за окном этот стук надоедал. В основном мужчины начинали нехотя высовываться в длинных семейных трусах из форточек, но никак не могли обнаружить причину стука, так как в этот момент, мы переставали дергать ту самую ниточку. Но если они все же догадывались в чем дело, тогда уж берегись, и уноси подальше свои ноги!
К концу весны, становилось теплей, и я уходил на рыбалку, на ночь, с соседом дядей Гошей. Сутками светило солнце. Удили мы в конце пирса у большого корабля «Северное сияние», вырабатывающего электроэнергию и снабжающего ею ряд организаций. Здесь была заводь и ее, вровень с речной водой, пересекала огромная труба, по которой можно было ходить. Льда здесь было мало, вода была чистейшая холодная и крупная рыба плавала наверху так, что вооружившись багром при ловком ударе ее можно было нанизать или оглушить. Но когда в этом месте она долго не появлялась, мы выходили на припой и забрасывали удочки. Шумели крыги льда. Тогда уже вовсю шел ледоход. Было интересно наблюдать, как река утягивает на сером льду щепки, плоты, доски. Самый разный хлам. При этом все вокруг трещало, громыхало, а вверху по-доброму сияло приветливое солнце.
Однажды мимо нас проплыла льдина, на которой из стороны в сторону металась собака из нашего поселка. Рыбаки показывали на нее пальцами и сочувственно провожали ее в зыбкую неизвестность. А та, словно просила помощи у людей, протяжно завывая и лая. Но это было невозможно.
Дядя Гоша, присев на деревянный ящик и отдав мне свою низенькую табуретку, забросив удочку, в ожидании клева, все рассказывал мне подробно о своей жизни на севере, об охоте, о семье, о друзьях и еще бы рассказал о многом, если бы льдину, на которой мы так хорошо расположились, не откололо позади нас.
Вмиг стала образовываться огромная трещина, через которую перепрыгнуть было уже просто невозможно. Мой сосед начал ругаться, плеваться, бегал по нашему островку взад и вперед, пытаясь найти выход. А я все молчал, недоуменно провожая взглядом уходящий берег. Там что-то происходило. Одни рыбаки бежали к кораблю, другие по берегу косы вслед за нами, словно родственники, провожающие родных в эшелоне на фронт. При этом что-то кричали, но порывистый неприятный ветер уносил их слова в противоположную сторону.
И тут мне стало страшно и я понял, что не увижу больше ни папы, ни мамы, ни своих братьев (со старшим я вчера поссорился, а теперь так хотел помириться), ни своей маленькой сестренки, за которой я, словно нянь, присматривал, гулял с ней, кормил, укладывал спать, когда дома не было родителей.
Теперь мимо нас, слева и справа проплывали чужие незнакомые берега со своим потемневшим не растаявшим снегом между сиротливыми одинокими стволами не проснувшихся деревьев. Река на глазах разрасталась в разные стороны и скоро стала выглядеть такой преогромной!
Дядя Гоша уже не кричал. Он меня по-отцовски обнял своими огромными руками и прижал мою голову к своей теплой фуфайке.
- Нас заберут, слышишь? Нас обязательно найдут, Михась! - приговаривал он и мне становилось от его слов легче, я ему верил, но отчего-то все равно хотелось плакать.
Он достал из пачки папиросу, не торопясь размял ее, поджег и жадно затянулся.
- Поплачь, здесь нас никто не услышит, - добавил негромко он. - Сделал я непростительную глупость, ладно бы сам, затащил и тебя на этот треклятый лед, - все сожалел он, глядя на грохочущую у наших ног реку.
- А я дядя Гоша не буду плакать! - ответил твердо ему я,
- когда лед скопится и его станет много, мы с вами, дядя Гоша, пойдем прямо по нему до берега, - расхрабрился я.
- И дойдем, обязательно дойдем. Нам с тобой умирать рано и он взял тогда свою удочку и принялся ловить рыбу. Но ничего не клевало. К нам то и дело причаливали и отходили большие и маленькие льдины, ударяя нас с разных сторон, а еще через час наш остров уменьшился почти вдвое, расколовшись на две части. Теперь даже от небольшого передвижения, от ходьбы, дяди Гоши все под ногами начинало колыхаться.
А еще через полчаса мы явно услышали звук вертолета. Я стал махать ему своим вязаным шарфом, дядя Гоша своей пустой авоськой и мы оба кричали, как ошалелые, не желая понимать того, что он нас все равно не слышит. И машина несколько раз пролетела над нами, а после зависла совсем рядом, над нашими головами, и оттуда какой-то дяденька в военной форме стал спускаться к нам по железной веревке. Первым забрали меня. Я зажмурил глаза от страха, но скоро уже был в теплой просторной кабине. Мне дали в руки конфеты, укрыли теплым тулупом.
Потом, помню, эти люди между собой и в открытый проем вниз что-то громко кричали. А под нами на той же веревке работал мой спаситель, все пытаясь вытащить моего дядю Гошу. Порывы ветра раскачивали из стороны в сторону машину. И ему это сделать никак не удавалось. А я все нетерпеливо ждал, когда, наконец, его поднимут. Мне так хотелось его обнять и поцеловать. Но вертолет ревел то громче, то тише, а его все не было и не было…
А потом мы летели, а я все кричал и плакал, что дядю Гошу забыли забрать. Меня не слушали и лишь изредка все пытались успокоить. И только после я узнал, что лед тогда под его ногами разошелся то ли сам по себе, то ли от потоков воздуха от лопастей и он провалился в ледяную воду. Старый и больной. Не смог даже небольшое время продержаться до оказания помощи и ушел в зимней промокшей одежде, словно камень, на дно.
А после этого случая, еще не прошла и неделя, как четверых рыбаков также оторвало на льдине в соседнем поселке Колымское.
Их видел сверху экипаж с перегруженного вертолета, но зависнуть над ними так и не смог, не хватило мощности. И пока груз на берегу выбрасывался из машины, пока она вернулась на место бедствия, людей уже поглотила суровая Колыма,- река, которая так не любит прощать даже мелкие ошибки.
Прошло несколько месяцев, пережитая боль в ребячьем сердце притупилась и я возобновил свое увлечение на речных просторах полноводной реки. Летом, перейдя в седьмой класс, уже начал тянуть папиросы. Научил этому пренеприятному и вредному занятию мой друг Вася. Самый длинный в параллельном классе.
Как-то отошли с ним от поселка километров на десять выше по течению реки. Выбрались на протоку. Начали рыбалить. И тут я убедился, что даже в крепкой дружбе не исключены ссоры. Что у нас и случилось. Из-за какой то мелочи мы повздорили и мой здоровенный друг Вася оказался на мне сверху, я, распластанный на лопатках под ним. Прямо под моим позвоночником стеклянная бутылка из-под лимонада. А он, настолько сильно давит меня, что мне нестерпимо больно спине. И тут я нащупываю такую же бутылку рядом. Хватаю ее и из последних сил… С размаху стукаю ей Васе по голове и тот меня начинает плавно отпускать. То ли крик, то ли плач исходит от него. На пальцах его кровь от раны на голове. Я опешил, отбежал. Тут же вернулся. Стал ему помогать, промывая рану друга речной водой.
Мы взрослели. И у нас с ним появилась настоящая старая моторная лодка « Казанка».
ФОТО
Как-то, в сильный шторм, на ней оказались на середине Колымы. А вокруг огромные волны и на них белые барашки. Мой друг Вася за управлением сзади с бесстрашным лицом. Он знает, что мы обязательно дотянем до берега! Он бывалый. Но лучше было, если бы ему (и мне тоже) наши предки всыпали ремня!
Тут нас огромной волной переворачивает, мы в ледяной воде, - вцепились за лодку. Она не тонет, ее нос на плаву. Не знаю, кого бы больше накормили собой, - щук, ершей или колымских метровых налимов, если бы не вовремя подоспевший рыболовецкий катер. Вытянули нас тогда такелажными сетями, как ту рыбу. Но на этом наши похождения не закончились. Мы продолжали рыбалить и свой улов солили, сушили, а потом несли на корабли, стоящие у пристани и меняли на жвачки, на плакаты с машинами и календари с японками. А для этого нужно было незамеченным пройти мимо вышек с охраной. Не попасться. И нас, как воробьев отлавливали и наказывали, а ночью иногда принимали за нарушителей и, пытаясь задержать, стреляли в воздух.
Как-то мне сказочно повезло. Я стал счастливым обладателем настоящих заношенных, пропахших моторным маслом, в пятнах, фирменных джинсов «Леви Страус». И мне пришлось отдать моряку из только что прибывшего корабля из Японии за эту модно потертую вещь свои шкурки ондатры, добытые на охоте и отцовский старый длинный овечий тулуп. В этот же вечер я в них уже рассекал по улицам своего поселка. Хотя они были мне длинные, но в общем пришлись в пору. Моему другу Васи они тоже нравились и, после долгих его уговоров я, наконец, уступил их ему за семьдесят рублей. Каждый день он мне отдавал деньги, начиная с начала учебного года, по рублю, выделенному его родителями на обед. И так, добросовестно целый месяц. Остальные обещал вернуть, но уехал с родителями навсегда в свой город на юг.
Стало нечего носить на пирс на корабли и мы с друзьями снимали на сараях из сетки чужую засоленную рыбу. Было светло, хотя стояла ночь. Нас поймали. И дядька, хозяин, все грозился утопить меня в Колыме. Разыскали моего отца и он, предварительно поговорив о чем-то с пострадавшим рыбаком, забрал молча меня домой.
Уже потом я его спросил, почему он меня за это не наказал. Тот подумал и ответил, что во время войны, в детстве, и он, как и я полез за зерном на мельницу. Есть ему с его матерью было совсем нечего, - отец на фронте... И его поймали. Стали в этом зерне душить, держа за шиворот и приговаривая:
- Ешь, мол, наедайся. - И я задохнулся с полным ртом этого зерна, - продолжал отец. - А тот хозяин, испугавшись, стал бить меня по щекам. Отошел. Встретил его потом, как вырос, уже старого и дряхлого. Улыбается, здоровается ласково со мной. А у меня, сынок, бронхи до сих пор шалят. Вот, думай теперь, как жить лучше, - закончил он.
В мое детство не было той страшной войны и голода, но остается впечатление, что все равно оно было частично беспризорным, каким-то полу фронтовым. Но все равно, жаль, что ты меня бросило. Ты запомнилось таким, каким было когда-то, давным-давно.. И другое вместо тебя не вылепишь.