В гостях у деда Васи

В ГОСТЯХ У ДЕДА ВАСИ.
Сколько не вспоминай заблудившиеся юные годы, понятно, моложе не станешь. Факт. Но сами по себе выплывающие очертания когда-то живших с тобой людей уже приятны. Знакомые лица, добрые глаза, теплое рукопожатие твоей еще совсем юной руки.
И среди старых и молодых, друзей и знакомых, случайных прохожих, соседей я вспоминаю хромого пожилого, нет, старого уже человека, но это только со стороны. Тогда ему было за шестьдесят. А начинаешь с ним разговаривать, так он тебе, словно товарищ, и подскажет и поможет. В общем, интересно было с ним. Похож он был сильно на артиста Крючкова в старых фильмах. И познакомились мы с ним, и чаще встречались в городской бане. В то время я уже совсем взрослый был, осваивал седьмой класс, а может восьмой, точно вспомнить и не могу. Но суть ни в этом.
Звали моего, видавшего век товарища, - дед Вася. Но он мне и моим друзьям себя просто Васей просил называть. Как встречусь с ним, так и весело. Забудешь и за двойки свои и за фингал под глазом после драки за школой, и за наказание за вырванную страницу в дневнике. Жизнь светлее становилась. А если еще дед Вася веничком в бане тебя попарит, да покричать дико заставит, когда ты за дверьми парилки не можешь от его ударов кучей листьев увернуться.
Зато как мы с ним потом попиваем в комнатке отдыха его чай с брусникой!
Да, - не сказал. Жил я тогда на севере в своем поселке, забытом солнышком на небе. Летом гонял бродяжьих собак с друзьями, отправлял в плавание на поддонах урсовских в последний путь тараканов прусаков со спичечного коробка на озере, лазили с пацанами в поисках приключений по замерзшему пирсу, пока нас не вылавливала охрана, играли в казаки разбойники, в индейцев, в спартанцев, бросали под грузовики «Уралы» с двухэтажных сараев под колеса фанерные пустые бочки, а потом,- попробуй догони!
И вот, такой я, - маленький лиходей, попал на воспитание фронтовику, грудь которого была усеяна не в юбилейных орденах, а в настоящих фронтовых. Шрамы ему исполосовали все тело: на руках, ногах, лице, животе, спине не только во время отечественной войны, но и в мирное время. Об этом я обязательно вернусь.
Веселый был дедуня, с нами заодно. Взрослых как-то сторонился, а с нами хоть что. Работать, - он уже тогда не работал. Жил на свою северную пенсию с надбавками, уезжать из поселка никуда и не собирался. Никого у него из семьи и не осталось. Во время войны первую жену с детками разбомбило снарядом от самолета где то под Курском. От дома куча золы осталась.
Вот он после войны и подался на север. Но и тут не все сладко у деда Васи сложилось.
И мы, подростки, прежде чем прийти к нему в гости, попадали в старые теплые отопительные люки от котельных, прячась в них от пятидесятиградусного мороза, играли там в карты при свечах, надоедало, бежали в спортзал, болели за борцов, съедая голодными по полбулки хлеба, предназначенной домой по заказу родительниц, потом на санки, потом на кладбище. С любопытством осматривали надгробья, а отсюда рукой подать и до деда нашего. Вот его завалюшка деревянная, оббитая толью, стоит рядом с последними крестами. Прямо на склоне горы. Домик его видно издалека. Едешь на автобусе,- горит свет, дымит печь, - значит дед Вася у себя. Знаем мы, пацаны, не откажется старый фронтовик от стаканчика вина. А это значит, с собой, бутылку неплохо прихватить и тащим ее к нему под шубой.
Заваливаем втроем в протопленную избу. Рад он нам. Наливает себе, ну и нам, конечно, плеснет.
- Пейте, я мамкам не скажу. У нас в полку Гришка был, вот,- чуть меньше вас. А перед боем, глоток спирта.
- А ему не запрещали драться?
- Поначалу да, а потом… Если сам захочет, то никто и не остановит.
-Дядя Вася, Вы нам о войне побольше расскажите. А еще лучше, у нас в классе выступите.
-Это вы мужички хорошо придумали, позовет ваша классная, отчего же не прийти, приду. Есть, что сказать. Только многое, что буду говорить здесь, там то не доведется сказать, потому, как нельзя. Ну ладно, только еще полстаканчика добавлю. Хорошее винцо. Вам хватит. Еще домой добираться.
Воевал то от начала до самого конца. Каждый день я в шкатулки то ваши не зашью, а вот самое, что ни есть, значащее для меня, то могу и открыть. А кому ж еще рассказать. Как-то прожил и ордена свои все прятал, неудобно было одевать, когда нас много было, а теперь мало, так куда их напялишь в мороз, на шубу что-ли.
Вот пацанята за Прагу, за Варшаву, Кенигсберг, Берлин, а вот за Киев. Вот сколько железяк, а на каждой-то, почти, кровь моя. Есть больше, есть меньше. Вот эту я на пупок, сюда поближе придвину, вот здесь с меня осколок доставали под Курском, а эту сюда на колено. Тут Варя, сестрица меня вязала. Если бы не он, свинец хренов, то я б с вами вместе бегал по поселку, на каток бы пошел, шайбу погоняли бы. Поучил бы вас, а то ты Федька позавчера шайбой женщину в лоб заехал басурман?
- Я, - краснеет Женька.
- Передачу в больницу носил, извинялся?
-А то как же,
- Дед Вася, давай дальше.
- А чо, - дальше все было. Побывал я на разной землице, насмотрелся на народ. В Берлине на немочек. Ох, горячие бабенки. Язык у них такой интересный. Как придавишь ее в уголку, так и понимать ничего не надо.
Все было пацаны. И подвиг и грешок, от него трудно спрятаться. Это в книжках напишут про самое высокое. А на войне всего хватало.
-Так, а чо немки то?
- Как? Все было.. Ишь, двойки бы исправлял, а то, голубок, быстро у тебя видно пипетка пружинится.
Так вот, голодные мы вломились в квартирку одну, а она там, напамазаная передо мной до страху тяжело дышит, запуганная. Говорю ей, мол, хлеба давай, некогда нам, а она раздеваться, бесстыжее племя.
Ну, я значит, в тот раз, засранцы, и поужинал как барин, и немку пригрел, ну и хлеба с консервами набрал на отделение. В войну то любовь и смерть рядом ходят. Если тебе сегодня в голове дырку не сделают, то значит еще можно денек пожить. Вот так то.
Дед закурил, смачно втянул себя дым, протяжно закашлялся.
- По мне, конечно, лучше б там та война мимо прошла. Терял своих товарищей. Только подружишься, узнаешь человека, поговоришь, глядь, а с боя и не вышел новый товарищ мой. Закапывать не успевали. Шел за нами, в сорок третьем похоронный отряд, ловко лопатами управлялись, работы у них было за нами…Им и оружие не давали. Как незачем. Другая задача. Только немцы скоро с тылу их первых и похлопали. Так их брата нам закапывать пришлось. В одной яме. Добрая половина женского роду в гимнастерках новехоньких. Документы замполит собирал, похоронки радистка Галка строчила.
А потом уже в Варшаве меня контузили, да так, что я месяца три не вылазил с медсанбата. Домой, наконец, шлют, да не ждет меня никто. Обратно прошусь. Не думал, что дозволят. Уговорил все-таки врача. Выдали новенькое обмундирование и вперед я, в свою часть родную догонять. Через неделю, две был на месте, у самой линии фронта. Шаг ступни, документы покажи, оформи пропуск, как положено во фронтовых дивизиях и вот подхожу я к своей части. Предвкушаю, товарищи.., встречу с нашими. Спирт во фляге несу. Салом разжился. Совсем близко осталось до домиков в лесу, где солдаты расквартированы. Только гляжу, Мишутка, - кивает в мою сторону Дед Вася,
- а рядом с домом крайним немец крадется с автоматом наизготовку. До двери всего ничего. Положит ребят, ей богу!
- А Вы.., ты чо дед?
- Нож у меня с собой трофейный. Опередил я солдата немецкого. Перерезал глотку. Не стало того. Как пешки с шахматной доски.
Стою, от волнения грудь ходуном. А сзади бегут солдатики уже наши, кричат, что Фомку я зарезал. Сослуживец то наш был. Съемки фильма какого-то велись то, оказывается. Переодетый он был. Вот так. Не знал. Хотел, как лучше ребятня. Вот и по сей день меня за то червь точит.
- Что ж с вами сделали?
- Война простила. Через день я уже в штыковую бежал, глотку раздирал. Там не кричать нельзя. От крика легче. Психология, - это наука.
- А страшно было Вася?
- Хорошо спросил. А скажу так. Всю войну нет, а вот в Берлине, уже каждый солдатик прижимался к камню, к стене, не сразу в атаку людей поднимешь. Жить больно всем хотелось в последние деньки. Во как. Домой хотелось. Весна. А умирать нет.
Дед подковылял к печке, расшевелил внутри горящие кочерыжки. Свет от огня осветил его лицо, глаза, в которых выступила случайная слезинка, и все никак долго не решалась скатиться.
- Вам домой то не пора?
- Да есть еще время малеха. Расскажи дед еще чо..
- Да я о войне той и вспоминать то не хочу. Ничего там хорошего нету. На всех медалей хватило и на живых и на мертвых. Не жалели нас генералы. Много потому как нас было. Вот силой мы фрица и брали. Вот теперь поживем, - помрем, а там и станет все забываться, вон как с Наполеоном. В историю уйдет. Лишь бы вам достался кусок слаще, день яснее. А мы еще в баньку походим, правильно говорю, Мишутка?
-Правильно. Дед Вася, а с ногами чо у тебя? Еле переставляешь.
- Поломаны они у меня обе.
- Это тоже в войну?
- Нет, пацанята. Это уже здесь, на севере, беда случилась. Досталось мне, как собаке после боя с медведицей. Ну, это я вам опосля обязательно расскажу. Время то вон, десятый час. Вас папки и мамки уже ждут.
- Ну, Вася, дед, а дед, ну расскажи быстро, - ноем мы.
- Ну, если быстро, то можно. Тогда слушай. Лет десять, двенадцать назад работал я в Колымторге заготовителем, экспедитором. Как хочешь, так и понимай. В ту пору частенько нас направляли в Сеймчан, Магадан за товаром для поселка. Груз доставлялся самолетом ИЛ- 14. Похожие у нас в войну летали. Меня и сажали на этот рейс. Уже многие летчики были свои ребята знакомые. Что-то и себе в командировках прикупал. Прибарахлялся. Женился. Лида, - вторую жену звали. Уже планировали и пацана, навроде вас родить. Но не получилось.
-А что же помешало, - влез, самый среди нас младший, Сеня.
- По порядку. Выдержку имей солдат будущий. Та вот, помню, суббота была. Моя попросилась со мной в Магадан. Вещичек прикупить, городок посмотреть. Вписал в тот раз я ее в заявку на полет. Положено так было.
фото
Небо чистое. Прогноз дают хороший. Поднялись, сердце поет. Под нами тундра, озера, горы пошли. Красотища какая. Мне-то не в диковинку. Я жинке показываю. Молоденькая она у меня. Смеется. Зубки в рядок, белые. На севере раньше и не была. Ей все интересно. Мне, старому волку, это все хоть и привычно, а все одно завораживает. Ни одного облачка. Связались по рации, а груз наш уже, оказывается, в аэропорту ждет. А это значит, заправимся и сразу назад лететь надо.
Так, что моя жена не успела и город посмотреть. Ни расчесок, ни булавок прикупить. Принял я мой товар по описи в мешках и ящиках. Загрузили, как помнится и ящик пива .., прихватили. В Черском такое добро не найдешь. Взлетела наша ласточка обратно в небо безоблачное. Засверкали на ней крылышки от солнца. Набрал наш самолетик высоту тысячи четыре метров и парит над маленькими облачками. Просится моя спать, понимаю, уступаю ей кресло свое, перелезаю через груз назад. Тоже в сон тянет. Обычно не сплю в самолетах. А тут глаза сами закрываются. Смотрю, лежит в хвосте брезент от самолета. Накрывают им летчики свою птицу от снега. Ну и завалился на него.
Кроме экипажа еще четыре пассажира. Как раз на каждого по два кресла. Двоих мы в Магадане забрали.
Только стал засыпать, слышу, закачало самолет мой. Думаю, летчики дурачатся. А мотор только один работает и, - то тише начинает работать, то громче. А потом, словно человек без воздуха, задыхаться начал, фыркать, кашлять. Смекнул, пилоты ни при чем! Машина наша барахлит, - по-настоящему. А мы словно в яму какую ухать начинаем, потом выравниваемся. Накинул я на себя наверх брезент, мотаюсь в него, как гусеница, глыбже, словно червяк в землю. И носит меня в том брезенте то влево по полу, то вправо. И захочешь подняться, - не поднимешься. А на креслах визг собачий, хоть уши затыкай, не поможет. Как сирены в море. Понял я, -хана мне и нам всем амба!
Зовет меня криком моя, потом мамку свою, а после, через минуту замолчал ее голосок, видно ударилась женушка обо што-то, теперь одни мужики до хрипоты горланят. Иногда чудилось, что уже на том свете. И на фронте не холонуло так внутри все. Падали мы несколько минут. Вечностью они казались. Думаю, быстрей бы уже. Где-то, в середине провала, затарахтел лишь на несколько секунд двигатель, видно пилот все-таки запустил, и, немного выровнял машину и тут, - снова тишина, опять замолк движок, теперь уже навсегда. А потом удар и… Не помню ничего…
- Ну а дальше дед, что дальше то было?
- Очнулся. Внутри себя ничего не чую, во рту пересохло, зубы сложились... Не пойму где. Окна все выбиты. Лежит самолет на боку. Руки у меня целые, ноги не слушают, ползу и плачу, никого живого. Одна моя женушка за креслами лежит на проходе, выпала, ее, будто спичку, от удара напополам переломило в позвоночнике, остальные между креслами распухли. Я в кабину. Левому штурвал аж внутрь, в грудь, вошел. Все с открытыми зрачками и тишина жуткая. В окне снежок кружит, мы на полянке какой то…
Дальше слышу, - лошадь ржет. Мужичишка с пацаном подъехал на санях. Только малой к самолету бежит, голову мою увидел через окно и давай обратно до батенки. Напужался видно. Кричит, мол, там, кто-то есть..
- А ты чего хотел, чтоб никто живой не остался! – отозвался бородатый. Протиснулись они ко мне в искореженные двери. Я весь липкий, в кровище. На голове кожура от лука. Налил мне спаситель мой коньяка, пью залпом и ничего не чувствую. Наливает еще. Опять пью. Жечь стало внутри немного. Значит живой. Рядом около меня ящик, а в нем несколько бутылок пива целых. Чудно.
Отвез меня человек тот в больницу какую- то, если бы не он, замерз.
Так что братцы кролики попал так, что жарче, чем на фронте стало. Во как!
Дед замолчал, докуривая папиросу.
- Долго не мог еще после больницы отойти. Перевез свою я потом сюда в поселок. Здесь и похоронил. Наведываюсь к ней на кладбище часто. Она то тут… Рядом. Под боком.
Главное вам рассказал, а в школу к вам все таки не приду. Сами, что скажете за меня, что нет. Не поднимусь я там на крыльцо. Это в баньке наверх могу и по пластунски. Там все свои. Поймут.
Ну, бегите гуляки, а то вас уже заждались. Да и мне на боковую пора. Жду завтра всех. Товарищ мой из первой оленеводческой сохатинкой угостит. К шести, не опаздай! Вспомню еще чего из жизни фронтовой и гражданской, - поделюсь.
Мы вышли на улицу.
Темно. Под нами хрустит снег. Где-то здесь, между крестов, нашел пристанище любимый деда человек. Теперь он для него всегда молод, всегда чист и воспоминания о нем, наверняка, часто греют его прозябающее сердце возле теплого в доме огонька. Почти все как на фронте между артобстрелами. Те же вверху яркие звезды, тот же треск внутри печи дровишек, табачок, только нет рядом близких товарищей, которых уже никогда не воскресить, не посидеть с ними за одним столом, не пошутить, не вспомнить в приятную дружескую минуту теплую историю и не помочь ни натруженными руками, ни добрым ласковым словцом.
Как стебельки в поле, люди ложатся на сырую землю один за другим, унося с собой частичку не высказанного прошлого и все же оставляя самое сокровенное и нам, пацанам. И пусть их никто не потревожит своей преждевременной строгостью, пока не осмыслит свои первые шаги и свои первые падения. А своим взлетам радуется лишь после того, как поймет, что его оперение стало гладким и прочным только благодаря именно таким людям, - Василиям, Иванам, Алексеям и их женам, с которыми тем не всегда получалось пройти по жизненному пути до конца.
Запахло из какого-то окна щами, сдобой. Что там приготовила дома мамка? Скорее бы поесть и в теплое пуховое одеяло смотреть свои юные сны.